20-го июля 1969. Три водолаза из одной большой страны в больших раздутых скафандрах с круглыми забралами и несколькими приборами достигли невиданной до тех пор океанской глубины. То было дно впадины глубиной в 10 863 м (по некоторым данным). Самая высочайшая гора на планете не могла поспорить с этой отметкой по удаленности от уровня моря, и только трое смельчаков да несколько тысяч человек обслуживающего персонала смогли взбаламутить океанское глубоководное безмолвие, осветить приподнятую неведомую ранее пыль.
Данное дерзновенное приключение транслировали в эфир по всему миру, нагнетая и без того высокий интерес к эпохальному погружению. Газеты и журналы поглотили не один лесной массив за те несколько дней погружения, пребывания и конечно установки гордо и картинно развевающегося флага, сделав без того голубую планету еще менее зеленой. На следующий день, в каком-нибудь добротном кафе можно было услышать беседу двух утренних джентльменов:
— О чем пишут, Гер?
— Заокеанские прихвостни установили океанский рекорд!
— А вы знаете, ведь он почти наш земляк!
— Перебежчик!
Среди множества молодых людей по всему миру нашлось всего два с половиной счастливчика. «Почему я не на их месте...» — думало множество, среди которого был молодой Хирэ, желающий достигнуть чего-нибудь не достижимого.
Он прошел сквозь раскрытый широкий дверной проем кафе и уселся за барную стойку. Висевший слева под потолком небольшой тивисет декларировал о начале нудной научно-популярной передачи, к тому же это был повтор той передаче о таких далеких и древних племенах, что...
— Что желаете?
— Двойной эспрессо!
Скучно. Безлюдно. В полумраке, неспешно, спокойный, видимо, утомленный вахтой, вышибала подошел к освещенному выходу и, опершись на дверной косяк, закурил.
Пронесшееся мимо входа красивые, юные, стройные, спортивные фигуры двух девушек в кроссовках “Greebok” навеяли странный... «Угу... Угу» Ход мыслей Хирэ сбил странный однообразный голос, доносящийся из тивисета. Лысый, худощавый, небритый робот (ведущий той передачи), сидел ссутулившись, подперев рукой подбородок и прижав к зубам дымящуюся сигарету.
Робот однажды заменил человека ведущего за ненадобностью в этой передаче, его задача заключалась в следующем: сидеть между двух-трех ученных и курить, кивать, ну и конечно периодически произносить это магическое «угу». Еще он время от времени пил из стакана воду и доставал из валяющейся под стулом мягкой пачки новую сигарету, зажигал ее, чуть вытягивая шею, сутулился подобно старому грифу и снова продолжал слушать с запрограммированным неподдельным интересом.
— Опять он со своим «угу», вот г...дон! Ненавижу это время суток... Прошипел бармен нервно потирая стакан.
— Это у него от курева, вяло протянул вышибала, поднося сигарету к губам, меланхолично вглядываясь в даль с бегающими красотками. — Говорят роботам вредно курить... Да и потом не так уж это легко — выслушивать людей, которые там говорят... Да ты только послушай их... — произнес он сквозь дым.
Бармен нехотя сделал погромче и все трое начали слушать.
«... так вот мы проводили раскопки и обнаружили эти статуи изображавшие древний ритуал наказания. «Угу...» Так вот там ежели кто писал в городе и его поймали, и чтобы он больше никогда не писал, ему устраивали наказание — связывали через спину руки и ноги и клали на куб возмездия и поили их водой... «Угу...» лежа долго в такой позе люди не могли писать и у несчастных срывался мочевой пузырь, почки и они больше не могли долго терпеть. «Угу» И после наказания им постоянно приходилось писать и они не могли писать, понимаете, «Угу» то есть человек как бы, про него говорили, что он как бы прописан в этом городе, отсюда и пошло слово «прописка», вот так во, понимаете... «Угу»...»
Казалась, что этот полудиалог никогда не закончится, и Хирэ отвлекся. Как раз вчера, по воле случая, он имел беседу с пожилой парой — двумя интеллигентными образованными умными людьми, три вышеперечисленных качества которых можно было бы заменить каким-нибудь одним словом, но, без этакой эпитетности, ступорная парадоксальность выводов Хирэ прошла бы незамеченной. Доктора точных наук, доказавшие массу теорем и имеющие колоссальный опыт применения различных методик, участвовавшие в строительстве Великой Корпорации “Greebok”, оказавшиеся неудел, занявшееся своим более-менее успешным бизнесом все под той же корпорацией — и это не главное, они рассуждали за чашкой чая в серьез об «интересном». О том, что на днях показывали передачу о затонувшей стране высоких технологий и невысоких людей в треугольных соломенных шляпах. Эта страна некогда существовала на востоке, и люди, населявшие ее, были очень умны. Страна была островной и, как сообщалась, утонула она из-за ошибки главного инженера. В центре острова было гигантское загнивающее болото, приводящее в уныние высокоразвитое общество, и люди решили его осушить, прорыв канал так, чтобы влага из болота вытекла в океан. После проведенных проектных изысканий, расчетов и прочего научного действа, рукотворный канал сообщил два естественных сосуда. Но ошибка заключалась в том, что уровень океана был выше уровня болота и страну затопило... Толи рыли канал долго и не учли глобального потепления, толи рассчитывали на похолодание... Историю эту поведал континентальному историку чудом спасшийся рыбак, который незадолго до затопления вышел в море, в общем история из серии «один бродяга нам сказал...» — ничего серьезного, в лучшем случае миф. «Миф с креном в утопию, — рассуждал Хирэ, разглядывая синий логотип корпорации на кофейной чашке, — Вот оно, отличие утопии и антиутопии: утопия утонет, а антиутопия останется на плаву...» Конечно, сложно было обвинять пожилых людей в том, что им уже не нужны ни наука, ни творчество, ни доказательства и опровержения, но, где-то между отражением в недопитом кофе и глазами Хирэ, на контрасте белой рубашки бармена освещенного экраном тивисета, темнела упущенная мысль о невежественном будущем бывшей ученой нации, потомкам которой придется начинать все с нуля.
— Зачем люди вообще это изучают, зачем рассказывать это? — воскликнул бармен высоко подняв пульт и вывернув кисть и локоть так, что рука могла вот-вот сломаться, и демонстративно нажал на мьют.
Спокойствие повисшее в почти застывшем, еле движимым, освещенным холодным светом дверного проема сигаретном дыму едва всколыхнули слова меланхоличного вышибалы:
Сквозь холодную ручку двери
Я почувствовал сонную смерть.
И послышалось...: «Отопри-и-и...»
Отпереть или не отпереть?
А зачем люди вообще что-либо друг другу рассказывают, и заметь — друг другу, а не враг врагу!
Бармен уже хотел было вонзить всю остроту множества своих нервных окончаний в невозмутимую гладь характера вышибалы, вспенить штильное поверхностное спокойствие, углубиться, прокипятить и выпарить! И, конечно, остыть... По обыкновению... Ведь они давно привыкли так общаться: разгон – торможение, разгон – торможение, эмоции на фоне общей усталости... Завсегдатаям было сложно представить их по отдельности.
Настрой бармена был прерван ударной волной свежего воздуха пронесшегося за влетевшей в помещение рыжей девушкой, покрашенной под блондинку. Влетев в бар она чуть не выбила из под вышибалы его собственные ноги большой сумкой, и, резво запрыгнув на высокий барный стул рядом с удивленно замерившем Хирэ, облокотилась на стойку правой рукой и вскинув ладонь поприветствовала окружающих запыхавшимся голосом:
— Привет!
Широко раскрытая улыбка, веснушки, обжигающие белое худоватое личико, длинные растрепанные по-хиповски небрежно волосы, и два сияющих откровенным счастьем глаза. Глаза... «Похоже сегодня состоялись синхронные вспышки двух сверхновых... — заметил про себя Хирэ. — И нам посчастливилось это лицезреть, интересно, как она не запуталась — бегать в этой своей длинной юбке...» А юбка, старинного, на средневековый манер, фасона, была, действительно, длинноватой для ее невысокого роста.
— Что желаете, Ксения?
— Дайте мне два ананасовых сока, для разнообразия.
— Вы наверное Хирэ, да? Опоздайте за извинения, то есть за опоздание... Но я бежала со всех ног, старалась как могла, чтоб не опоздать. Бежала, прям как лошадь.
Два одинаковых сока для разнообразия... Опоздайте за опоздание... Дрожащая ужимка на лице Хирэ, с проблескивающей то тут то там гладью зубов, выдавала в нем то, что он уже еле сдерживал губами смех, и, на всякий случай, он решил прикрыть их ладонью, как бы опершись на левую руку.
— Ксения, все мы немножко лошади... — послышался голос вышибалы, подходящего к дальнему краю стойки.
— О! А я тоже знаю стихи! Вот угадай! Их видно днем не видно ночью, Они, как звездочки, как точки. Летают бешено вокруг. Мерцая, исчезают вдруг. — парировала она.
Ну-у-у... — он не успел ответить и получил еще одно непродолжительное, предположительно четверостишье, на сей раз уже её собственного сочинения:
Куда не пошла бы я на
И где бы ни была на
Я не забуду никогда на
Московского утреннего метрополи-те-на! Имени Виленина!
— А вообще я не брезгливая, когда я спала в электричке, я клала ноги на бомжа. А он мне такой говорит: «О! Уберите ноги! Вдруг у вас блохи...» А я ему говорю: «У меня — всего одна: викторианская блоха-вегетарианка... и будет обидно, если вы заразите ее своим маразмом.»
Утренняя барность растворилась в очередной чашке кофе. Настроение доброго утра предсказывало появление чего-то позитивного. Тем временем, бармен приготовил прошенное и поставил на стойку два высоких тонких стакана содержащих светло-желтую кислотно-яркую жидкость с утопающими в ней белыми пластиковыми надломанными трубочками, и Хирэ почувствовал приятное слюноотделение, предвкушая интересный поворот событий в скучном, казалось бы, заурядном месте.
— Кстати, у нас на работе вчера такой случай жуткий произошел, секретарша не могла запустить программу виртуальной комнаты и позвонила сисадминам и сказала, что у нее не открывается окно, они отправили служебного админоида с искусственным интеллектом, но вместо того чтобы открыть и почистить программу, он вошел, открыл окно и выкинул секретаршу на улицу. Прямо за шкирку! С десятого этажа! А потом он начал все из комнаты выкидывать. Техподдержка сказала что это логический сбой. Представляете!? Как страшно стало жить... Мне кажется, что обслуживающий робоперсонал думать не должен, думающие роботы на такой работе опасны, их надо лишить интеллекта, чтобы они не выдумали себе лишнее. Но давайте к делу.
— Окна это вам не яблоки надкусывать... Да, перейдем к делу.
За пару дней до событий в баре, около полуночи, в 150-ти километрах к северу от Москвы на Ярославском шоссе произошло недоДТП с участием пешехода.
В тот вечер, Катя, покидав в сумку пару комплектов нижнего белья, купальников, футболок, чулок, короткую джинсовую юбку, шорты, зубную щетку, ну и всё, что там обычно берут девушки с собой на пару выходных, собралась ехать.
Ночная дорога лишает ощущения одиночества, если она коротка и стремительна. Но, сначала пятничная пробка на выезде из города, потом постоянные кортежи «животных», как представляла себе Катя дабы незагрустить, пересекающие пути, с важным и отрешенным от людских проблем видом. Быки с телками, утки с утятами, гуси со свиньями, кабаны, кабанихи, кабанята, кобеля! «Суки! Заколебали!... Глупые животные, порасплодились! Откуда вас столько?!... Блин! Людям нужно ехать!» — Выкрикивала Катя в потрескавшееся лобовое стекло, полируя рукой уже блестящий рычаг передач, и, периодически, разряжая клаксон своих ЖЖгулей, в сторону этих бесконечных кортежей. И это не дает скучать... В этот момент проявляется солидарность с остальными. Но потом, на старте, когда пульс участился до 300 ударов в минуту, начинается соперничество. Люди, доведенные до отчаянья, рвутся наверстывать семиверстные расстояния. Катя, женщина почувствовавшая мужскую силу, сжимая рычаг в кулаке, вбила, как змею в землю, педаль акселератора в пол! Полпозишн позволила ей быстро оторваться от пелетона, и она немного расслабилась и начала вздыхать, снова приобретая свое дневное настроение...
Она переключила радиоприемник и песня, принесенная очередным гребнем волны, напомнила ей о нем... «Как я устала, как много проблем и почему он не звонит, почему он такой вредный...» Ей очень хотелось вернуться туда, в добротный загородный дом, где играют на фортепиано и читают стихи, где не нужно ни о чем думать, где не нужно думать, что завтра может случиться что-нибудь непредвиденное, и где она чувствовала защищенную комфортность. К нему вернуться... Она решила набрать его номер со второго сотового.
— Ало...
У Кати замерло сердце, она молчала в ответ...
— Кто это?...
«Черт возьми! Как будто он не знает что это я!», — резко захлопнув мобильную раскладушку, Катя со злостью бросила её на пассажирское сиденье, и начала разгоняться еще сильнее. «Ненавижу, ненавижу весь этот мир!» Прямой участок дороги способствовал набору скорости. Её пульс снова участился, колеса автомобиля закрутились быстрее, приоткрытый ветряк начал шипеть и обдувать ее темно-каштановые каре, и она стремительно спешила, поблескивая навстречу дальнему свету повлажневшими очами, в эту унылую, повседневную, противоположную счастью сторону.
Неожиданно прямо по курсу возник освещенный силуэт высокого худого человека в белом халате. Вспыхнули отраженным светом очки, засветились седоватые растрепанные волосы. «Какой-то врач что ли? Нет, скорее профессор...», — раздумывала Катя пытаясь оттормозиться, и с неким недоумением прижимая свою спину к сиденью, а голову к подзатыльнику. «Точно: сумасшедший профессор... Объеду-ка я его». Классический сумасшедший профессор в белой лабораторной робе, стоял посреди ночной дороги с широко расставленными ногами, раскинутыми руками и разветвленными длинными худыми пальцами. Казалось, что он готов обняться с кем-то близким, может быть даже со своей смертью. По мере приближения к нему, детали прорисовывались, по левую ногу от него на асфальте стояла большая синя сумка. Катя решила объехать его слева, но он резко отпрыгнул в ту же сторону, и, машина, завизжав колодками, стукнула его бампером по ноге.